Деньги на ветер - Страница 2

К оглавлению

Выхожу из машины, захлопываю дверцу.

Рассвет — расплывающееся пятно у горизонта, низкие облака подсвечены снизу полосами, оранжевые чередуются с золотыми.

Так.

С рюкзачком на плече выхожу на озеро. Наклоняюсь, рассматриваю лед.

Толщина двадцать-тридцать миллиметров. По-моему, неплохо.

Бреду обратно к машине, достаю из рюкзачка перчатки и маску, надеваю.

Нажимаю на кнопку — багажник со щелчком открывается.

Он дико таращит глаза, нагое тело облеплено грязью, машинным маслом и чешуйками краски. Ну прямо полотно работы того художника-абстракциониста, Поллока. На коленях синяки — пытался повернуть рычаг аварийного открывания дверцы.

Дышит с трудом. Вижу, клейкая лента почти закрывает ему ноздри. Ошибка вышла, мог и задохнуться.

Рывком сдираю ленту, освобождаю ему рот.

— Урод! — говорит он и плюет в меня.

Не лучше ли поберечь силы, compañero?

Поднимаю его ноги на край багажника, тяну за руку, вываливаю на берег. Кладу лицом в снег, ножом разрезаю клейкую ленту на лодыжках. Отступив на шаг назад, достаю из кармана куртки «смит-вессон». Голый человек поднимается на ноги, но сделать ничего не может: руки по-прежнему сцеплены браслетами за спиной.

Трясу перед ним пистолетом, хочу убедиться, что он видит оружие.

— И что теперь? — говорит он.

Указываю на озеро.

— Замерзаю. Дай одеться. Замерзну до смерти.

Прижимаю дуло девятимиллиметрового калибра к покрытому синяками животу. Пистолет и маска всякого приведут в ужас. Чтобы против них устоять, надо быть парнем покруче.

— Ладно, — говорит он.

Разворачиваю его и слегка подталкиваю в сторону озера. Он что-то бормочет, качает головой, но повинуется, идет по насту.

Тело у него бледное, кожа на морозе отливает голубизной. Крупный: за метр девяносто, больше ста килограммов, ни грамма жира. В футбольной команде колледжа играл в защите и с тех пор сохранил форму. Восемь километров в день на бегущей дорожке, каждую среду тренировки по регби с «Джентльменами Аспена».

Что-то он бурчит на ходу, но, выйдя на лед, в нерешительности останавливается.

Снег рыхлый, но лед сухой, ровный, подошвы к нему пристают. Босые ноги должен обжигать.

— Чего тебе от меня надо?

Впервые хочу заговорить, но не могу вымолвить ни слова. Еще рано. Рано.

Делаю ему знак идти дальше.

— Туда?

Киваю и навожу на него пистолет.

— Твою мать! — цедит он, но все-таки идет.

Уже совсем светло.

Солнце взошло над равнинами. Месяц — как заживающий шрам.

Прекрасный пейзаж: замерзшее озеро, деревья в кристаллах инея, домики для уток на берегу.

— А-а! — вырывается у него.

В лощинах по берегам лежит туман. Подошвы примерзают ко льду, он останавливается. Я подталкиваю. Его спина напрягается от моего толчка, но с места он не двигается.

Тыкаю в спину пистолетом.

Идем дальше.

Даже через перчатку чувствуется, какие крепкие у него мышцы.

Начинаю нервничать.

Когда у него в руках окажется молоток, надо быть начеку.

Во время учебы на первом курсе колледжа против него выдвигали обвинение в нападении, причинении побоев и оскорблении действием, но благодаря вмешательству папаши (так считает Рики) дело прекратили. На последнем курсе он свернул челюсть одному парню, но и это прошло безнаказанно, поскольку случилось во время игры в регби.

Он силен. Мог бы разорвать меня надвое. Легко. При малейшей возможности.

— Далеко еще? В чем дело-то? — спрашивает он и снова останавливается.

Я опять толкаю. Он повинуется, но по походке видно: что-то задумал. Надо бы с ним поосторожнее.

— Что ты все молчком, приятель? Ты по-английски вообще понимаешь? Или ты немой? — Оборачивается ко мне. — А? Ты меня понимаешь? Сколько заплатят? Я в десять раз больше дам. Сколько стоишь? Назови сумму. Назови, и все. Деньги у меня имеются. Много денег. Цена у каждого есть. Назови мне свою.

А время вспять повернуть слабо? Слабо? Ты — чародей, волшебник?

— Ты что с моей одеждой сделал? Дай одеться. Верни, черт возьми, одежду! — кричит он в ярости, не думая сдаваться.

Нагим придешь в мир, amigo, и, если все сложится не слишком удачно, нагим и уйдешь.

Пистолет все же заставляет его идти.

— Да в чем дело-то?! Верни одежду!

Эхо проносится над озером и вторит его словам. Тут в нем будто открывается какой-то шлюз.

— Ты просто псих какой-то! Ненормальный! — кричит он. — Ты не можешь меня застрелить, не можешь! Не можешь меня застрелить! Я ничего такого не сделал! Вы не того взяли! Тут какая-то проклятая ошибка…

Не собираюсь я в тебя стрелять. Это было бы слишком просто. И не обеспечило бы нам на долгие годы вожделенный покой.

— Послушай, послушай! Понимаю, ты не немой, понимаю, ты меня слышишь. Ну скажи хоть что-нибудь. Заговори. Думаешь, ты такой умный?! Ни хрена! Ну заговори же. Приказываю тебе: говори. Говори со мной!

Ах вот как, ты хочешь поговорить! Что ж, скажу тебе кое-что. Как тебе понравится: в испанском колониальном уголовном кодексе сохраняется принцип римского права talem qualem — «как есть» в переводе с латинского, что означает «бери жертву такой, какой ее находишь». Американские полицейские называют это «правилом черепа толщиной с яичную скорлупу». Дай разок такому с нежной черепушкой, размозжи ее, тебя обвинят в убийстве. Talem qualem. Бери жертву такой, какой находишь. Иными словами, смотри, кого убиваешь. Смотри, кого убиваешь, дружок.

— Безумие! Это безумие какое-то. Тут явно ошибка. Я не так уж богат. Вам нужен Уотсон, вот он на миллиард потянет. Я вам все покажу, покажу. У него есть Ван Гог, Матисс. Его надо было — не меня. Ну поговори же со мной, черт возьми! Кто я такой, по-твоему? Кто я, по-твоему, такой?