Во дворе через два дома начала лаять собака, но вскоре перешла на рычание и умолкла.
Сердце колотилось о ребра. С ума сошла. Убирайся отсюда, пока не поздно. Но я повернула ручку и оказалась в крошечной грязной кухне. Кастрюли и сковородки на газовой плите, на столе коробка с блинной мукой, рядом пакет молока. В ящике, обитом шерстяной тканью, возле стиральной машины спала крошечная собачка. Проснулась, моргая, уставилась на меня. Рассмотрев, положила голову на лапы.
Глупо, Меркадо. Убирайся, пока не поздно.
Я сжала в руке нож и толкнула дверь в следующую комнату.
Это оказалась гостиная и столовая одновременно. В кресле спиной ко мне, с банкой пива в руке, сидел мужчина, смотрел телевизор. Трудно было определить, крупный он или малорослый, молодой или старый. В другой руке, должно быть, он держал пульт дистанционного управления: каждые пятнадцать-двадцать секунд один канал сменялся другим.
Стены комнаты были выкрашены в неяркий желтый цвет; если не считать нескольких газетных вырезок на полу, все довольно опрятно. Вдоль стены стояли шкафы, через окно, выходящее на фасад, я видела детей, они перебрасывались мячом для американского футбола.
Чем дольше я так стояла, тем труднее было начать.
Неслышно ступая, стараясь, насколько это позволяли натянутые нервы, не совершать лишних движений и не шуметь, я сделала несколько шагов к креслу. Посмотрела на нож.
Как я это сделаю?
Быстро.
Одним движением. С первой попытки, потому что второй не будет.
Становлюсь у него за спиной, смотрю сверху вниз на макушку. По краю лысины кайма седых волос.
Сжимаю нож, делаю глубокий вдох. Нож рассекает воздух и замирает у его горла.
— Не двигаться! — предупреждаю я.
— Твою мать! — пугается он, но не двигается.
— Это охотничий нож, он у яремной вены. Не шевелись, не то рассеку — умрешь через минуту. Ты меня понял?
— Да, понял, — говорит он с неожиданным хладнокровием, как будто маньяк с ножом, появляющийся во время телепередачи, — явление для него неприятное, но вполне обыденное.
— Поставь пиво, — командую я.
— Чего тебе надо? — спрашивает он.
— Пиво поставь.
Он ставит банку на столик рядом с креслом.
— Чего надо? — снова спрашивает он.
По-прежнему держу нож у яремной вены, другой рукой достаю наручники и бросаю ему на колени.
— Надень. Очень медленно, — приказываю я.
— Нет уж. Ты меня убьешь.
— Никого убивать я не собираюсь. Скоро уйду, будешь смотреть дальше. Обещаю: сделаешь, как говорю, будешь цел и невредим.
— Гм, прямо не знаю, — говорит он.
— Я что, похожа на убийцу?
— Понятия не имею.
— Делай, что говорю!
Он втискивает запястья в наручники.
— Никогда таких не носил, — ворчит он.
Руки у него сцеплены, я выхожу из-за кресла. Вид маски его сильно пугает. Пока он приходит в себя, проверяю, надежно ли защелкнуты наручники. Надежно. Хорошо.
Он совсем не такой, как я себе представляла. Лет шестьдесят пять, может быть, семьдесят, в клетчатой рубашке и темно-синих джинсах. По всему видно, что работал не в офисе — синий воротничок. Глаза зеленые, проницательные, добрые. Тяжело было бы убить такого человека.
— Почему бы тебе не сесть? — предлагает он.
— И в самом деле.
Выключаю телевизор, сажусь в кресло-качалку напротив него. Кресло-качалка. Будто только вчера в Сантьяго-де-Куба я наблюдала за маленьким торжествующим Рики, сидевшим в кресле-качалке дяди Артуро. Рики выигрывал, мама смеялась, папа подмигивал, Лиззи разревелась. Годы ушли как игральные карты. Исчезла Куба, я в стране, о которой можно было только мечтать, в Америке, в безымянном местечке в пригороде горного городка в Колорадо, напротив меня пожилой мужчина, папа умер, Рики — голубой, у мамы вот-вот вовсю разыграется болезнь Альцгеймера, а сама я не говорила с Лиззи, Эсми или дядей Артуро уже лет десять.
— Ну, — говорит он. — Чем могу?
— Простите?
— Чем могу быть полезен?
— Я по объявлению, в газете.
— Какому объявлению?
— Насчет оружия.
— По акценту слышу, вы не из наших мест.
— Верно.
В глазах у него мелькают искорки.
— Что ж, должен вам заметить, мадам, вот так — с ножом да наручниками — не лучший способ отзываться на объявление в газете.
— Мне пистолет нужен, — признаюсь я.
Он почесывает нос и поднимает скованные руки:
— Понятно. А зачем это, позвольте поинтересоваться?
— Для самообороны. Я бы в городе купила, но денег не хватает.
Он хмыкает, прочищая горло.
— Ладно. Давайте без обиняков. Выходит, вам угрожают, вам нужен пистолет для самообороны, но у вас мало денег, поэтому вы решили вломиться ко мне в дом, чтобы завладеть оружием? — спрашивает он.
— Да.
Подумав некоторое время, он соглашается.
— Что ж, мадам, раз вы пошли на такой риск, непростая, значит, у вас ситуация, уж это точно.
Киваю в знак согласия.
— У меня у самого две дочери. Обе в Калифорнии.
— Гм.
— Две дочери, четверо внуков. Все девки. Ни одного парня. Вы не подумайте, я не жалуюсь. Слава богу, все здоровы.
— Мистер… гм…
— А! Можете звать меня Джонси, меня тут все так зовут. Принимая во внимание обстоятельства, не сочту за проявление неуважения, если вы не захотите назвать свое имя.
— Спасибо, сэр, — отзываюсь я.
Наступает молчание. Потом он говорит, с хитрецой глядя на меня:
— Итак, милочка, какими средствами вы располагаете?
— У меня около девяноста долларов.
— Девяносто баксов? Бог ты мой! Да, вы правы. В наше время на такие деньги много не купишь. Что ж, понимаю, я перед вами совершенно беспомощен, но мне бы очень не хотелось расставаться с моим новехоньким девятимиллиметровым «смит-вессоном» менее чем за сотню долларов. Не важно, как он мне достался, но у меня есть более старые модели, для самообороны они бы вам вполне подошли. Хорошие пушки. Остановят и вашего бывшего дружка, и бывшего муженька, и так далее. Остановят хоть слона, правда, надо будет подпустить поближе. Вам именно «смит-вессон»?